***
Смотрю на семью, болтающую за столом, и не могу вспомнить, когда мы все были в обеденное время дома. Но, видя, как улыбается отец, ещё бледный и обессиленный, как мама задумчиво смотрит на него, а Тейра без умолку болтает о друзьях и вечеринках. Слишком идеально, слишком неправильно, или же я стала неправильной для этой семьи. Но сейчас я понимаю, что единственный человек, заставляющий меня жить – Ник. И я скучаю по нему, безумно скучаю. Я не хочу быть тут, не хочу сидеть здесь и слушать их.
Иногда жизнь предлагает сложный выбор. Она смеётся над нами, показывая нам, как всё могло бы быть, если бы… Вот это «если бы» нереально. Иллюзия, которую мы хотим видеть в настоящем, но реальность жестока. И она преподнесла мне выбор, от которого зависит моя жизнь. Остаться тут или же самой последовать своим словам и принять прошлое, какое бы оно страшное ни было.
Защитить и спасти не себя, других – это отличает Ника от всех, кого я знала. Убийство в состоянии аффекта можно было бы объяснить. Но вот его слова, что он хотел этого и дальше, не дают мне покоя. И я боюсь, что, если я последую зову своего сердца, обливающегося от тоски и слёз, выплаканных за эту ночь, он когда-нибудь позволит себе большее, чем обычная тема. Это очень страшно, понимать, что ты идёшь добровольно на жизнь с возможным неприятным исходом. И что ещё таит его тёмная душа? Какие пороки она скрывает за обличьем красоты?
– Мам, подвезёшь меня в центр? – Спрашиваю я, отмирая от своих мыслей. И за столом наступает тишина.
– Мишель, а где твоя машина? – Удивляется отец.
– Эм, припаркована в другом месте, а я хочу пройтись одна. Потом заберу её, – сочиняю я, но не скажу же им, что она стоит на парковке комплекса Ника, а ключи у него же. А я пока не готова принять решение, чтобы увидеть его. Я должна найти слова для себя в первую очередь.
– Я на лимузине поеду загород, но… ладно, мы довезём тебя, куда ты хочешь, – недовольно отвечает мама.
– Доченька, всё у тебя хорошо? – Спрашивает папа, видимо, намекая на наши отношения с Ником, и я улыбаюсь ему, как делала всю жизнь.
– Да, конечно. День отличный, солнце и я видела афишу о выставке стеклянных фигур. Ты же знаешь, как я люблю подобные мероприятия, – мозг сам находит ответы, а я удивляюсь им не меньше окружающих.
– Говорят, нуднятина. Но ты сама такая, поэтому этот бред для тебя, – смеётся Тейра, а я закатываю глаза, показывая ей средний палец.
– Девочки, прекратите, – обрывает наш обмен любезностями мама и встаёт со стула.
– Если ты готова, то я уже выхожу, – продолжает она.
– Да, сумку возьму, – киваю я ей. – Пока, всем.
– Ты вернёшься? – Спрашивает отец, когда я уже готова выйти из столовой.
Замираю, не зная, что ответить. Но поворачиваюсь, улыбаясь ему.
– Конечно, – а горло давит от нового потока слёз. Я ловлю полный ненависти и лютой безмолвной ярости взгляд сестры, и мне хочется спросить: «Почему? Почему мать вашу вы так ненавидите все меня? За что? Что же я вам сделала?».
Но отворачиваюсь, роняя слезу на пол, и иду к себе в спальню, чтобы поднять с пола сумку.
Мы с мамой, молча, спускаемся вниз и садимся в машину.
– Мишель, как твои дела? – Спрашивает она.
– Нормально, – безэмоциально отвечаю я.
– Как Николас Холд?
– Нормально.
– Ты подумала над моими словами?
Я поворачиваюсь к ней, и мне хочется закричать от боли, пронёсшейся по сердцу, от её слов и спокойного выражения лица, словно это было обсуждение погоды. Я смотрю на неё и жмурюсь, а из глаз выкатываются слёзы, что я отворачиваюсь и стираю их.
– Ты самая ужасная мать на всей планете. Ты самая жестокая и тупая женщина, которую я знаю. Я думала… я восхищалась тобой, но ты просто кукла в руках общества. Ты – зомбированный деньгами человек и мне жаль тебя. Ведь для такой как ты, ребёнок – средство богатства и стабильности. Но ты так и не поняла, что детям ничего этого не нужно, они хотят человеческой любви. Они хотят быть нужными, и хотят поддержки от своих родителей. Они хотят семью. Но ты не смогла это сделать, у тебя не хватило ума, или же, твоя мания величия и место в обществе убили в тебе всё живое. Нет, – я поворачиваюсь к ней, а голова полна злости и обиды на неё.
– Мишель…
– Я не желаю с тобой говорить на эту тему. Я больше не желаю слышать от тебя это. И только заикнись, я так опозорю тебя перед твоими подругами, что ты на всю жизнь запомнишь, как слова могут оставаться в твоей жизни и отравлять её. Нет, мой ответ нет. Для меня мой ребёнок будет не средством, он будет волшебством, которое подарит мне смысл жить, двигаться и работать над собой. Ты этого никогда не узнаешь, мама.
Машина останавливается рядом с выставочным залом. Я смотрю в глаза матери и не вижу в них раскаяния, а лишь превосходство надо мной, гордо поднятый подбородок и никакой любви в этом человеке. Я качаю головой на все свои надежды, которые питала в отношении её, и распахиваю дверь, выходя на залитую солнцем улицу.
Купив билет на выставку, я брожу по ней, даже не замечая, как отражаются лучи солнца в стекле и фигурах. Насколько тут красиво, насколько чисто и прозрачно. Я останавливаюсь напротив собаки, опускаясь перед ней на колени. И она напоминает мне Шторма. Моя рука тянется к ней, и я дотрагиваюсь до холодного стекла.
Ещё вчера было всё так же гладко, как и морда собаки. Вчера я верила в сказку, разрушившуюся вмиг.
Сложно, мне действительно сложно становится жить и двигаться. И я не хочу этого делать, хочу только обнять Ника и попросить помощи. Чтобы он снял с меня эту ношу решения, ведь я продолжаю любить его, пытаться понять и принять. Я не понимаю, почему так все ненавидят меня. Его сестра, моя сестра, моя мать. Что же я сделала плохого, кроме того, как появилась на этом свете?
Перед моими глазами проплывает картинка, где маленький мальчик с тёмно-русыми волосами, губы которого все избиты, с засохшей кровью, идёт… идёт, чтобы увидеть самое страшное, что он мог знать. Десять лет. У него даже не было возможности прожить иную жизнь, все занимались собой. Все пытались забыть прошлое, и им это удалось, кроме него.
Меня пронзает мысль, такая ясная и яркая, что я сажусь на пол и моргаю.
Он не может отпустить прошлое, потому что он не простил себя за смерть своего отца. Он любил его. Ведь Райли говорил это, говорил, что когда-то и он любил, а над его любовью он смеялся, поглощая страх, идущий от мальчика.
